«Что я вам могу о себе рассказать? — спрашивала Алла Борисовна Пугачева, обсуждая с корреспондентами «7Д» предстоящую публикацию.
— По-моему, обо мне все всё знают. А что не знают, то придумали». Тем не менее дать интервью нашему изданию согласилась —
в своем загородном доме.
В момент нашего приезда Алла Борисовна смотрела телевизор — на диване, удобно откинувшись на подушки.
Пес Мальчик уютно устроился возле своей обожаемой хозяйки. Включен был телеканал «Россия», шла программа
«Танцы со звездами», время от времени прерывавшаяся роликами, анонсирующими передачу, посвященную Алле Пугачевой…
«Так целый день болит голова, просто раскалывается. Ничего не помогает», — пожаловалась Примадонна,
но интервью все-таки не отменила. Звук от телевизора перед началом нашей беседы выключила,
однако периодически — когда появлялся ведущий Максим Галкин, — извинившись, включала его. «Хорошенький, правда?!
И какой талантливый! — улыбалась, глядя на экран… — Вот только зачем стилисты так чудно его нарядили?
Ведь как хорошо был одет, когда выходил из дома...»
— Алла Борисовна, говорят, что в период перед днем рождения многие люди обычно ощущают внутренний дискомфорт —
состояние подавленное, тревожное, самочувствие скверное. Одним словом — депрессия. Которая накануне юбилейных
дат особенно обостряется. А у вас сейчас как раз канун юбилея. Какие в связи с этим ощущения?
— Почему-то действительно за месяц до дня рождения начинаю себя отвратительно чувствовать.Вот и сегодняшняя головная боль тому подтверждение. Бояться уже начинаю этого первого весеннего месяца.Я говорю о физическом самочувствии. Что же касается психологического состояния, то оно у меня абсолютно нормальное.И всегда так было. А чего с ним сделается, с чего бы ему быть плохим? Самоистязанием я не занимаюсь,в себе не копаюсь, о прошлом не сожалею, жизнь свою не пересматриваю и не мучаюсь от этого. Нечего мне пересматривать, глупости все это. Вот в юности одолевали переживания всякие ненужные. (Задумчиво.)А может, по тем временам они были и нужные. Но это никак не зависело от приближения дня рождения.
— Был ли в вашем детстве эпизод, который вы выделили бы как самый запомнившийся?
— Если вы имеете в виду что-то из драматично-трагических событий, то, я считаю, самое ярчайшее из них,
которое, можно сказать, пнуло меня в сердце, — это когда отец ударил мать. Единственный раз в жизни.
И это было на моих глазах. Не знаю уж, что тогда на него нашло. Естественно, он потом извинялся и все такое, но...
Я пережила тогда настоящее потрясение, и этот кошмар оставил в моей душе след на всю жизнь.
До конца своих дней отец знал, что я этот случай помню, хотя ни разу в жизни не напомнила ему…
С той поры у меня внутренняя установка: мужчина, ударивший женщину, для меня перестает существовать.
— А вообще родители ваши дружно жили?
— Всяко бывало, но в основном, конечно, дружно. Вопрос о разводе никогда не стоял. Раньше ведь как?
Если уж женились люди, то навсегда. Мама твердо знала: семья — это святое, ее надо беречь.
Золотым она была человеком, сглаживала все углы. Вообще дом у нас был замечательный. Такие
празднества устраивались — что детские, что взрослые! Очень веселые компании — шумные, с песнями, с
танцами на лестничной площадке. Кстати, гости у нас собирались часто. Сейчас удивляюсь,
как в эту крохотную комнатку набивалось столько людей. Особенно важным праздником для
родителей был старый Новый год, потому что именно в этот день они встретились. Но мама уверяла,
что впервые увидела отца до той встречи. Однажды, как все девчонки, гадала на суженого и
в зеркале очень отчетливо разглядела мужчину в полосатой рубашке, сидящего на диване,
откинув руку на спинку. Так вот, когда она явилась в компанию, празднующую старый Новый год,
и вошла в комнату, первым делом увидела этого самого мужчину из зеркала. Ахнула, ойкнула, охнула —
в общем, выбежала в волнении и все повторяла про себя: «Он! Этот человек будет моим мужем…»
Все это было уже после войны, когда родители вернулись, отвоевавшись — мама от своих дирижаблей
противовоздушных, а отец, раненый, из разведроты.
Они были абсолютно разными людьми, и мне в характере каким-то образом поровну от обоих досталось:
совершенно четкая половина мамина, а другая — папина. Нет, есть еще какой-то кусочек бабушки,
Александры Кондратьевны — маминой мамы, поскольку в детстве основное время я проводила с ней.
Очень мудрая была старушенция. Честно говоря, жутко жалею о том, что не у кого мне узнать всю
свою генеалогию, нигде уже концов не найти. Знаю, что бабушка откуда-то с Урала,
по девичьей фамилии — Бухарина. Что у нее за жизнь была, ей-богу, не знаю. Все скрывалось
скорее всего из-за фамилии. Все альбомы семейные были уничтожены. Сами понимаете,
какие были те времена — во всех семьях своя история: одни родственники — «белые»,
другие — «красные»… По сути своей бабушка моя была такая, знаете ли, образованная гувернантка,
знающая французские песенки, стишки. Сдержанная очень, на вид суровая,
ко мне с братом относилась строго, редко смеялась, улыбалась, шутила. Но к ней все всегда шли
за советом и к ее мнению прислушивались. А мама была кокеткой, вся из себя такая пампушечка,
обожала красиво одеваться, прекрасно готовила, петь любила, всегда собирала вокруг себя толпы людей,
которые ее обожали. Романтическая, словом, натура. В течение многих лет мама не работала.
Но когда с отцом случилось несчастье, плакать, стонать не стала, а немедленно устроилась на работу,
причем быстро поднялась вверх по карьерной лестнице, получила диплом инженера.
Удивительный человек… Так получилось, что о смерти мамы в 86-м году я узнала в день концерта в
Самаре. Мне вот-вот на сцену надо идти, и тут меня зовут к телефону. Болдин позвонил и сообщил,
что мамы не стало. Я сказала: «Будем считать, что звонка не было. Ты позвонишь после концерта».
А куда было деваться? Некуда. Полный зал ждет, аплодирует, люди кричат что-то
— надо идти и работать. (С горечью.) И кого касается моя беда — только меня...
А папа умер на три года раньше. Отец был совсем другим человеком. Прагматичный, деловой,
никогда явно не выражавший свои чувства. При этом на работе или среди друзей очень компанейский,
а в семье — скорее диктатор. Я охарактеризовала бы его так: диктатор с юмором.
Когда мне было лет 13, отца арестовали, посадили — года три, кажется, ему присудили. Он работал
в кожевенной промышленности, был руководителем какого-то обувного подразделения, и ему
приписали хозяйственные нарушения. В те годы многих хозяйственников сажали, без разбора.
Помню, друг папин, директор завода, застрелился… Очень хорошо запечатлелся в памяти тот период
— и мамины переживания, и то, какую силу духа она тогда проявила.
А друзья отца не только не отвернулись от нас, но, наоборот, — поддержали… Выпустили папу через
полтора года, реабилитировали, предлагали обратно в партию записать, но он уже сам не захотел.
Вернулся после такой встряски изменившимся — наверное, там, в местах отдаленных,
что-то в нем все-таки надломилось. Многое пересмотрел, стал более мягким человеком.
— К кому из родных вы обращались со своими девичьими проблемами?
— (Категорично.) Ни к кому. Все свои проблемы я с детства решала сама. И помощи особой никогда
не просила, и не рассказывала ничего. Про плохое говорить не считала нужным, чтобы не расстраивать,
а про хорошее они узнавали сами. На все расспросы основной ответ был: «Нормально».
Да, по сути, у меня действительно все было нормально: училась в двух школах —
общеобразовательной и музыкальной, везде была отличницей, то есть проблем родителям
совершенно не доставляла.
— А с братом у вас ладились отношения?
— Женя ровно на год младше меня. Но ему всегда хотелось быть старше. Вероятно, для него,
как для мужчины, это имело какое-то значение. Вот он и вел себя так, будто он — старший. Ну, а я
предоставляла ему такую возможность. Хотя со временем жизнь все равно все расставила по своим
местам — я как была старшей сестрой, которая и поможет, и поддержит, и выручит, и проблемы решит,
так и осталась.
— Заступаться за брата доводилось?
— И за брата, и за отца, если во дворе кто-то пытался задеть или что-то обидное сказать. Я и сейчас
могу так заступиться за своих, что мало никому не покажется. Вот ведь что интересно:
в отношении себя могу многое простить, как говорится, наплевала и забыла. А вот в том,
что касается моих близких, ответ даю та-а-кой… И это у меня с детства. В драку никогда не лезла,
да мне и не надо было, потому что сказать умела так, что человек надолго задумывался над тем,
что делает. Какой-нибудь мальчишка после такого общения со мной неделями оставался под
впечатлением, совсем пришибленный ходил, взглянуть на меня боялся, не то что еще раз задеть.
Что есть, то есть: я умею заставить услышать себя — и в жизни, и на сцене.
Поэтому меня всегда слушали и, как видите, до сих пор слушают.
— Писали, что вы еще школьницей практически предсказали свою судьбу, сказав как-то подруге:
«Я — избранная, прислана на Землю оттуда, из космоса». Это правда, и, вообще, у вас есть
дар предвидения, бывают какие-то озарения?
— Да, причем на протяжении всей жизни. Особенно яркими такие видения были в детстве. Но насчет того,
чтобы кому-то сообщать об этом... Начни я говорить что-то подобное, меня приняли бы за шизофреничку.
Нет, я все в себе держала. Другое дело, что иногда проявляла чудеса прозорливости или гипноза,
не знаю уж, как это лучше назвать. Во всяком случае, подружки этими моими способностями радостно
пользовались. Когда, предположим, той или иной девочке надо было, чтобы на нее обратил внимание
некий мальчишка, я каким-то образом привлекала его к ней.
— А к себе? Вообще мальчики увлекались вами?
— Нет, совсем никто внимания не обращал. В мою сторону даже не смотрели. Видно, у меня было
такое сильное биополе, которое их просто отталкивало. Да и не нужны они мне были. Я ждала других,
каких-то особенных, избранных. Это не означало, что они должны были быть великими или
красоты какой-то обалденной, но я знала, что существуют где-то совсем иные типы людей,
ничего общего не имеющие с пацанами из моего школьного окружения. Замечу, что все мужья мои,
при всем их отличии друг от друга, были личностями достаточно неординарными,
в чем-то дополняющими меня, а в моей комсомольской юности таких людей однозначно не было.
Поэтому никто из юношей никаких эмоций у меня не вызывал. Хотя нет, все-таки был на даче один
мальчик — Дима. Вот он мне нравился, потому что был не только очень умным и красивым, но
и вообще каким-то необычным, неординарным человеком. С ним мы всерьез дружили,
можно даже сказать, что у нас была любовь — первая такая, детская.
Она оставила яркий след в моей душе, думаю, и в его тоже. Насколько мне известно, он даже не женился.
Хотя точно не могу этого утверждать.
— Миколас Орбакас, очевидно, отличался от всех остальных
мужчин, раз вы вышли за него замуж?
— Ну прежде всего мне его нагадали. Тогда, в 69-м году, я только окончила дирижерско-хоровое отделение
Музыкального училища имени Ипполитова-Иванова. Как раз в это время в эстрадно-цирковом училище
сколачивалась группа молодых артистов для летних гастролей по российской глубинке.
Кто-то порекомендовал меня в качестве певицы. Мне позвонили и предложили встретиться
для переговоров в том самом цирковом училище. Так получилось, что перед этой встречей я была в гостях
у композитора Кирилла Акимова. С его женой, известной поэтессой Кариной Филипповой,
я прежде знакома не была. В момент, когда пришла к ним, она гадала на ложках.
И вдруг, не зная меня совсем, сказала: «Ты станешь звездой, а замуж выйдешь за первого мужчину,
которого встретишь в казенном доме. И случится это очень скоро». Такую вот установку мне дала.
И действительно, первый, кого я встретила в училище, был Миколас — Миша, как я потом его называла.
Студент третьего курса, музыкальный эксцентрик. Почему-то он сразу произвел на меня впечатление.
Эффектный такой прибалт — блондин, длинные волосы, длинный нос, в джинсах, облик такой нерусский.
Европа, одним словом. Посмотрите на Кристину и поймете, что я имею в виду.
Короче, встретились девушка и парень, посмотрели друг на друга, и пробежала внутри каждого из них искра…
Недолго думая, я сообщила молодому человеку о том, что мне его нагадали, а значит,
суждено ему быть моим мужем. Некоторое время мы повстречались, в поездку, кстати, вместе поехали,
он — как артист цирка, кроме того, оба работали в цирковом училище — я же устроилась туда концертмейстером,
и, наконец, привела Миколаса домой и сказала родителям: «Вот человек, за которого я выхожу замуж».
— Так вы все-таки влюбились в этого человека или ваши отношения развивались на волне той самой установки?
— (Задумчиво.) Влюбилась? Ну да. Просто увидела его, победила, влюбилась и вышла замуж. Правда,
перед свадьбой был у меня момент сомнения — после того как посмотрела на родню своего жениха,
понаблюдала за тем, как крепко они выпивают. Да и жена брата Миколаса предостерегала:
«Лучше не выходи за него», причем из хорошего ко мне отношения. Короче, захотела я отменить всю эту
историю. Но по молодости неудобно стало, думала: «Как отказаться теперь? Все уже знают, родители готовятся к
свадьбе, продукты закупают». В общем, не осмелилась их расстроить. Ну что ж, что ни делается — к лучшему.
Зато дочка есть.
— О ребенке мечтали или беременность была незапланированной?
— Особенно не мечтала, просто раньше какие у всех понятия были? Мы знали, что обязательно надо создать семью
— выйти замуж, родить ребенка. Сейчас я, может, по-другому думаю, а тогда и вообразить не могла,
что возможно иначе. Так что вопрос: оставлять или не оставлять ребенка — у меня не стоял. Да,
на гастроли надо было ездить — сначала каталась с ансамблем «Новый Электрон», потом —
уже после рождения Кристины — с оркестром Лундстрема, ну так и что? Ездила — все в диковинку, все интересно,
и Кристину брала с собой, и не считала это обузой.
И если бы не боязнь за здоровье девочки во время эпидемии холеры, которая как-то летом вспыхнула на югах,
aтак и возила бы ее с собой.
— С мужем жили благополучно?
— Поначалу все было классно: комнатка 8 метров, зато своя — свадебный подарок от моих родителей.
Она пустовала в коммуналке прямо напротив нашей квартиры, и они каким-то образом выхлопотали нам ордер на нее.
В другой комнате жила еще одна молодая парочка... И наплевать нам было на то, что постоянно приходилось биться
с тараканами. Подумаешь! Шкаф, трюмо, пианино поставили, тахту чешскую купили. Все — больше ничего не вмещалось.
С друзьями денежками скинемся, винишка дешевого купим, утку или индейку зажарим, сидим балдеем…
Считали копеечки — до получки, как правило, не хватало, трояки стреляли… Конечно, в Прибалтику к родным
Миши ездили. Потом оставили у них Кристинку, и какое-то время она жила там, у моря. А я с каждой гастроли неслась
туда — по дюнам тащилась на их хутор, увешанная сумками, чемоданами.
Боже мой, вот вспоминаю обо всем этом и думаю: нет, такое можно было выдержать только по молодости.
— В те годы вас не раздражала бытовая неустроенность?
— А я не знала, что может быть иначе. В первый раз столкнулась с другой жизнью, когда во время очередных гастролей
с оркестром Лундстрема попала в гостиничный номер к Валерию Ободзинскому, который тогда работал с нами.
Он жил в люксе, о существовании которого я даже не подозревала, потому что меня все время селили в каких-то
каморках на пару с костюмершей. И тогда я попросила, чтобы мне тоже дали хотя бы одноместный номер.
А когда впервые довелось пожить в одном из фешенебельных апартаментов в Стокгольме, мне показалось,
что я попала в сказку. Думала: «Оба-на, ни фига себе, что бывает-то!» Но у меня характер какой-то странный
— почему-то все это меня смешило.
— А чего ж тут смешного, разве не к комфорту, не к роскоши вы стремились?
— Меньше всего об этом думала. Клянусь. Я работала, и удовлетворение мне приносило ощущение того, что я одна
могу полностью владеть огромным залом, что люди слушают меня замерев, что мои песни заставляют их плакать
или смеяться. Вот что для меня всегда было самым главным. А бытовые удобства… С годами сложились скорее какие-то
привычки, традиции. Вот, скажем, в Ленинграде — когда ко мне уже пришла популярность, звездность всякая
— я много лет подряд останавливалась в одном и том же люксе в гостинице «Прибалтийская». Чего только в нем
не происходило — и родители мои там со мной жили, и праздники мы там с друзьями-приятелями всякие справляли...
Короче, привыкла я к нему. И когда в очередной приезд мне вдруг, без предупреждения, его не дали,
я была очень удивлена и, мягко говоря, рассержена. Эмоции захлестнули, не сдержалась, вступила в перебранку
с гостиничной администрацией. Ну и чего добилась? Только того, что тот знаменитый скандал обсуждала потом вся страна…
— Вам нравится ваша узнаваемость?
— Категорически нет. И раньше стеснялась этого, и до сих пор так же — ничего не изменилось.
Все это узнавание меня всегда словно бы придавливало.
— Ну да, даже в магазин не зайти. А не хочется хоть разочек попробовать окунуться в обычную жизнь ваших
соотечественников — за покупками сходить, например, дома приготовить что-то?
— Что ж, я не человек, что ли, в магазины не хожу? Хожу. Меня и продавцы знают, звонят даже, когда рыба свежая
появляется. Сейчас, кстати, не так много покупателей в магазинах, так что, приходя туда, особенного дискомфорта
не испытываю. Правда, недавно зашла с подругой в ГУМ, в гастроном № 1, так там много людей собралось
понаблюдать за моими покупками... Просто концерт был. А я как кильку пряного посола увидела в банке —
крупную такую, аппетитную, — просто слюнки потекли. Мы взяли ее, картошечку купили да дома под водочку слопали
всю эту кильку с отварной картошкой. Давно не получала большего удовольствия… И готовить я очень люблю.
Причем все мои блюда — фирменные. А так, как я делаю курицу, не умеет никто, и все близкие это знают.
— С приходом популярности у вас изменился характер? Рассказывают, что вы очень подвержены сиюминутному настроению,
можете быть резкой, даже взбалмошной, что называется, без царя в голове…
— Ну с царем-то в голове я была всегда, видимо, родилась с ним. А взбалмошной раньше могла быть — с друзьями.
Вообще-то во мне соседствуют два совершенно разных человека — один проявляет себя в быту, другой — в работе.
В профессии я очень жесткая — ни себе спуска никогда не давала, ни другим. Да, мне надо было всех держать
в железном кулаке, и я держала. Только поэтому у меня все получалось и до сих пор чего-то продолжает получаться.
Кстати, эти же самые черты вижу сейчас в своей дочери, что меня очень радует.
— А по отношению к ней в воспитательных целях бывали жесткой?
— Кристина маленькая тогда была, лет девяти, и вдруг начала зазнаваться, носить себя как принцессу, бабушке дерзить,
со мной неподобающим тоном разговаривать... Ну и получила за это по полной программе.
Очень прилично я ее тогда выдрала. (Со смехом.) Сердце, конечно, кровью обливалось, но я сказала себе: «Это надо
вышибить!» И действительно — все прекратилось. Единственный раз такое было — первый и последний,
но Кристина помнит его до сих пор.
— Почему вы расстались с ее отцом?
— Со временем стала понимать, что дальнейшая жизнь с Мишей бесперспективна: меня она не развивает, его ранит,
поскольку я уже больше принадлежу сцене, чем ему. Впрямую он об этом не говорил, но и так было ясно,
что такая ситуация мужчине не может быть приятна. Но я чувствовала, что меня в жизни словно ведет кто-то, а значит,
идти надо по тому пути, по которому ведут. В общем, для того, чтобы каждому из нас двигаться дальше,
надо было освобождать друг друга от пут взаимных обязательств и… освобождаться друг от друга. Что мы и сделали.
Миша сейчас счастлив, у него замечательная жена Марина, сын Фабиан. С Кристиной они близкие друзья,
всегда поддерживали отношения, в той семье она как родная. Так что во всех смыслах решение развестись было правильным.
Другое дело, что тогда принимать его и озвучивать было ох как непросто. Почему-то хорошо запомнила,
что происходило это под песню Пахмутовой «Мелодия», которую пел Магомаев… Короче, я буквально резала по живому.
Для меня это была жуткая трагедия — переживала не только за ребенка, но и за мужа. И это несмотря на то,
что однажды Миколас меня ударил. Но второго раза я дожидаться не стала. Для меня нет такого понятия:
бьет — значит, любит. Для Кристины, к слову, тоже, насколько я понимаю. Вот такие дела… То есть удары нашу семью
по женской линии преследует по жизни. (Со смехом.) Наверное, чтобы расставаться с мужьями легче было.
— Мама ваша терпеливее была.
— Мама жила только для детей, для семьи. А мы с дочкой, кроме этого, живем еще и для сцены, и для зрителей…
— А почему же муж вдруг стал такой агрессивный?
— Выпил с приятелем, тот его и подзудил, натравил, можно сказать. Короче, классический такой деревенский набор...
— Трудно было остаться с дочкой в одиночестве?
— Такого подарка судьбы, чтобы почувствовать себя одинокой, у меня не было. Вообще не знаю, что это такое. И это
не зависит от того, есть ли со мной рядом мужчина или нет. Со мной всегда была публика, мой коллектив, ребенок, родители…
— Но на душе тяжело наверняка бывало. В таких случаях вы с кем советуетесь? Есть подруга, которой вы можете просто
поплакаться, поделиться самым сокровенным? Или, может, к психоаналитику пойдете, к гадалке?
— Господи, я куда-то пойду?! (Смеется.) Да это ко мне все ходят с проблемами да за советами. А я лучше инструменту
расскажу о своих переживаниях: в тексты песен их вложу, в музыку — хоть результативно будет. А подруга у меня, конечно,
есть — Алина Рёдель, художница, бизнесвумен и, главное, очень близкий мне по духу человек.
— Второй раз вы выходили замуж по любви?
— За Стефановича? (Александр Стефанович — режиссер «Мосфильма». ) Да это был практически фиктивный брак —
просто ему нужна была прописка в Москве. Интересный, кстати, человек, неглупый. Сейчас утверждает, что сделал меня,
что, если бы не он, меня и вовсе не было бы. (С усмешкой.) Они, мои бывшие, все так утверждают, но только вопрос у меня
такой возникает: почему же других-то им больше не удается сделать, если у них это так ловко получается?
— В прессе писали, что именно Стефанович, работавший с вами как режиссер, составил четкий перечень пунктов,
касающихся вашего имиджа, следуя которым вы в результате создали свой особенный, ни на кого не похожий сценический образ.
— Это особенно ценно, если учесть то, что тому моменту, как мы с ним познакомились, я, наверное, уже года четыре была,
мягко говоря, популярной певицей. И картина «Женщина, которая поет» уже прошла по экранам, и лучшей актрисой
меня уже признали. Так что утверждение это довольно странное. Однако список у него действительно был, только
совершенно другого формата: машина, квартира и мои деньги — вот что туда входило. То есть все то, что ему от меня было нужно.
— А вы не понимали, что у человека к вам корыстные интересы?
— Некогда мне было это понимать. Вроде как жили мы весело, ходили по художникам, вели богемный образ жизни.
Я ездила с концертами, он что-то пытался снимать, и все это крутилось таким вихрем... Потом я заметила, что он считает
себя потрясающим плейбоем, девочки всякие на стороне у него появились. Я один раз подождала, когда у него там все закончится,
второй раз, а потом подумала: «Ну ладно, хватит ждать уже — надо расходиться». И вот ведь как интересно получилось:
25 декабря, в Рождество, мы поженились, и 25-го же декабря — ровно через три года — разошлись. А прописку московскую
тогда давали только при условии, если человек прожил в Москве три года. То есть благодаря мне он стал москвичом.
Я его не подвела — ни на день раньше не подала на развод. (Смеется.) Хотел прописку? Получи! Имущество хотел?
Да ради Бога — разделили. Выездным сделала его для фильма «Душа», да мало ли что еще он от меня получил...
Все правильно, а иначе зачем же ему было жить со мной ровно три года? Он очень практичный человек. Однажды сказал:
«Пугачевочка, выпиши мне доверенность на пользование сберкнижкой, а то ты все время в отъезде, а деньги могут понадобиться
на ремонт квартиры». Я выписала, и незадолго до развода он все деньги с книжки снял, а по тем временам это была хорошая сумма.
Если они принесли ему счастье, буду только рада, а нет — значит, нет. Я-то деньги себе еще заработала, а вот он — сомневаюсь...
Врать не буду, я тоже от него что-то получила — к примеру, он раскрыл мне многое в поэзии. Но моя совесть чиста
— я ему сделала такую откупную, что жаловаться на меня невозможно. Надо руку поцеловать при встрече и сказать:
«Спасибо тебе, дорогая, что ты была со мной…»
— Когда такое случается, можно же обозлиться, впасть в истерику, возненавидеть весь мир, особенно мужчин, себя пожалеть, в конце концов…
— Ну вот еще — ауру себе разрушать. Какой смысл? Наоборот, мне жаль таких людей. А себя-то чего жалеть — у меня все в порядке.
— Потом не пытались потребовать у бывшего мужа возвращения вашего имущества, денег?
— Я?! Да что вы, не царское это дело. Или вы думаете, мне жалко какого-нибудь антикварного зеркала? Упаси Боже! (Смеется.)
И потом, как же я могла выпрашивать что-то вернуть, если сама была инициатором разрыва? Напротив,
готова была все отдать — на, возьми, только отвали. (Со смехом.) Короче, в моих браках я всегда поступала как настоящий мужчина.
— Обжегшись дважды в семейной жизни, вы все-таки снова выходите замуж. Причем с Евгением Болдиным —
директором концертных программ Росконцерта, ставшим потом директором вашего «Театра Аллы Пугачевой»,
— прожили долго и, со стороны казалось, неплохо жили. И тут вдруг такие нелицеприятные по отношению
к вам его откровения в журнале «Коллекция «Каравана историй»...
— Что ж, с его позиции, может, все так и выглядело. Даже интересно было с этим ознакомиться. Только вот в некоторых моментах
просто смешно становилось. Забавно было узнать, к примеру, что, оказывается, он хотел развестись, настаивал даже на разводе,
типа не мог больше жить со мной. А я вот прекрасно помню, как мы сидели с друзьями за столом и я всем объявила,
что развожусь с ним. Как говорится, при свидетелях: Женя Томах был и Леня по кличке Шпанцырь — я специально пригласила их,
чтобы сообщить о своем решении. И это факт. А Женя как раз просил не разводиться. Может, он забыл что-то? Или придумал,
чтобы самого себя успокоить? А возможно, ему просто так казалось? Не знаю, ему видней. Женька хороший парень,
и работали мы вместе очень удачно, и в основном все у нас было замечательно. Просто, поскольку женились мы формально,
я ему совершенно не подходила как женщина. У нас были больше партнерские отношения, чем сексуальные.
К моменту начала нашей совместной жизни я уже развелась, Женька тоже развелся. Мы постоянно вместе ездили на гастроли,
варились в одном соку, практически не расставались ни днем ни ночью, то есть жили, можно сказать, нормальным гражданским браком.
Вот только роман у нас был скорее деловой, служебный. И официальное оформление отношений было просто формальностью. Но,
наверное, это все-таки накладывает какой-то отпечаток на отношения, приходит ощущение: это — мое. Во всяком случае,
тогда мне так казалось, была такая тема. И я закрывала глаза на все его б…дство — на бесконечные бани с проститутками,
на секретарш, оставлявших в нашей квартире свои трусики, на телефонные звонки, когда, к примеру, тот же Леня, не зная,
что я дома, спрашивал: «Ирусик, это ты?» — на что я отвечала: «Нет, это еще пока Алусик». Но постепенно все это немножко надоело.
Хотя, знаете, быть может, я терпела бы и дальше все Женькины гулянки, просто уж слишком нахально стала вести себя девица,
которая, кстати, позже вышла за него замуж. А мне не хотелось конкурировать с таким ничтожеством.
Самолюбие не позволило. Было бы кому быть конкурентом...
— Евгений много рассказывает о вашем необузданном, взбалмошном поведении, о том, что вы часто его
прилюдно унижали. Зачем? Вкладывали в это какой-то смысл или это вообще неправда?
— Я всегда во всем помогала Жене, все, что могла, делала для него, считала это даже своим долгом, ведь тогда мужикам
тяжело было заработать. И, на мой взгляд, у нас всегда были нормальные отношения, дружеские. А если что-то его и унижало,
то он должен был знать: я не хотела этого. Да и что уж унижало так? Не знаю. Если прикрикивала по вопросам работы,
так он не один был такой, на кого я шумела, иначе какая была бы работа?! Он же являлся директором коллектива, поэтому,
естественно, всякие рабочие разборки происходили. Говорю же, мне приходилось быть жесткой. Почему-то у нас так заведено:
пока рот не откроешь, не рявкнешь — ничего не делается. Удивительно, но это так. Мягкой и пушистой в нашем деле
быть невозможно. И когда Болдин вспоминает, какая я была ужасная, он должен также согласиться с тем, что если бы я была мягкая,
добрая и пушистая, то ничего не добилась бы.
— А в жизни, свободной от работы, вы бываете доброй, мягкой и пушистой?
— Так я и есть такая. Причем всегда.
— ???
— Не понимаю, что вас удивляет. Это действительно так. Просто вы этого не знаете. Не стану же я сейчас с вами лобызаться,
чтобы доказать. Все-таки у нас тоже работа — интервью… Так вот, к вопросу об унижении. Это неправильное определение. То,
что вы называете унижением, скорее всего было подавлением. Вот это возможно — многие люди говорят, что я подавляю их силой
своей личности. Но тут уж ничего не могу с собой поделать. Кто-то выдерживает, кто-то нет. Болдин не выдержал.
И перепутал понятия: унижение с подавлением. Он всегда путал определения — этикет с эталоном, апломб с ва-банком.
Предположим, мог сказать: «Ты для меня этикет женщины, и за тебя я пойду в апломб».
— А чем захватил ваше сердце Филипп Киркоров?
— Почему-то мне сейчас вспомнилась фраза из «Любовь и голуби»: «Да ладно, чего там — по пьяни закрутилось…» (Хохочет.) Да-а…
Это был очень экстравагантный поступок и… эффектная ошибка. Я сильно переживала разлад с Болдиным, по-настоящему горевала,
анализировала все, что было, мучила себя мыслями всякими. «Ну почему, — думала, — мне опять все это? Была же семья, все шло нормально,
так нет — опять наперекосяк». А тут этот Киркоров. И тогда был балбесина, и сейчас все никак не повзрослеет. Так меня достал,
что уже легче было выйти за него замуж, чем объяснять, почему не надо этого делать. Да и плевать мне уже было на все.
К тому же все вокруг за него постоянно просили. Мама моя, когда он еще маленький был, уговаривала: «Помоги Филе». (Смеется.)
Вот помогла. Его бабушка просила помочь любимому Филечке. Мать Филиппа, когда умирала, сказала:
«Теперь, зная, что ты будешь рядом с ним, я спокойна...»
— Почему все-таки, не любя человека, вы не только вышли за него замуж, но и повенчались?
— А произошло какое-то совершенно мистическое явление. Однажды в ужасном душевном раздрызге я стояла дома перед иконами.
Признаюсь, была в достаточно нетрезвом состоянии — взбудораженная, взвинченная… И стала вдруг кричать: «Вот тот,
кто завтра мне первым позвонит, тому стану всегда помогать, с тем, кто вторым позвонит, до конца дней своих буду дружить,
а который когда-либо предложит мне венчаться — с ним останусь на всю жизнь!» Представляете, перед иконами такое говорить?!
Особенно мне, с моей особенной, тонкой связью с высшими силами. Ну и кто, вы думаете, на следующий день первым позвонил?
Он самый. Я сказала себе: «Ну ладно, буду помогать». И вторым, кто позвонил, был он же, зараза. Сказал: «Может, в ресторан сходим?»
Я ответила: «Одна с тобой никуда не пойду». Так он в третий раз позвонил и сообщил, что с нами идет Юдашкин. Я согласилась.
Пришли в ресторан, и Киркоров говорит: «Прошу тебя, ну выходи же за меня замуж, соглашайся! Я уже и о венчании договорился».
То есть все произошло в один день, и я подумала: «Ну что же, наверное, это знак свыше…» Твердила себе:
«Вот, раз ты такая и ничего у тебя с личной жизнью не получается, терпи дальше». Наказывала таким образом себя…
Однако сразу же, буквально на второй день после свадьбы, я поняла, что совершила ужасную ошибку.
Но не могла же на третий день вдруг сбежать от него — это было бы совсем уж недостойно меня. Я же на самом деле
хотела сделать его счастливым… (Печально.) Всегда хочу кого-то сделать счастливым — миссия у меня такая.
И мне, кстати, она очень нравится.
— Из-за чего вы поняли, что совершили ошибку? Молодой человек мечтал о вас всю жизнь, был влюблен, одаривал цветами,
ухаживал, обхаживал, вы для него были богиней, и вот наконец он вас добился...
— Ну и все. И поставил на полочку среди своих золотых школьных медалей, почетных дипломов, призов, грамот и прочих наград.
Да, ему надо было добиться меня, он и добился. А за подробностями — к Фрейду, пожалуйста, это не ко мне. Я вам так скажу: этот
человек мне не подходит. Всю жизнь не любила такой тип людей, такой тип поступков, мне вообще все в нем не нравилось и сейчас
не нравится. Вот ведь как — не нравилось, а рывок такой сделала. Не знаю, что с моими мозгами было...
При этом ведь официально продержалась с ним 10 лет, а неофициально уже где-то через год мы вместе не жили…
Просто Господь по полной программе наказал меня, и правильно сделал. Потому что нельзя было поступать так, как я поступила,
нельзя подобным образом вести себя перед иконами, нельзя затрагивать такие тонкие субстанции.
— Вы развенчались с Филиппом?
— Конечно, у меня даже документ есть. Я же не богохульница!
— А какие-то отношения между вами сохранились?
— Какие были раньше, до женитьбы, такие и остались — есть у меня поклонник такой, Киркоров…
— Алла Борисовна, почему же после всех пережитых событий вы опять стали помогать молодому человеку — Максиму Галкину?
— А Максиму я не помогаю. Первый раз в жизни не приходится человеку ни в чем помогать. Вообще в его дела не лезу, да он и не
пускает меня в эту сферу, и правильно делает. Я же ни хрена не понимаю в том, чем он занимается, даже не представляю,
как можно смешить людей так долго и так здорово. С огромным уважением отношусь к Максиму — и к его таланту, и к его
удивительному характеру. Мне с ним настолько комфортно! И так все у нас спокойно, и мирно, и весело, и проблем никаких нет.
Словно пазлы сошлись. Замечательно! Сколько это продлится, не знаю, но вот уже 7 лет я беды вообще не знаю.
— Вы влюблены?
— Не люблю я этих слов — «влюблена», «люблю». Мне 60 лет на днях будет, что уж вести разговоры на тему влюбленности. Не стоит.
Да и не скажу я вам этого. Лучше Максиму скажу. (Смеется.) А вам другое скажу: мне сейчас очень хорошо, и я абсолютно счастлива.
— А чего еще хотели бы в жизни?
— Погулять на свадьбах своих внуков. Хотя Никита как сын мне — не ощущаю себя по отношению к нему бабушкой. А Денька — да,
настоящий такой внучок. Правда, все равно не называет меня бабушкой, потому что мы с ним друзья закадычные… Очень хочу увидеть,
как сложится у них судьба, чтобы перестать уже беспокоиться за них и готовиться к перемещению в другое место со спокойной душой…
«Ну все, хватит уже, на книгу наговорили, — подводит черту под беседой Алла Борисовна, поднимаясь с дивана.
— Пойдемте лучше на воздух — провожу вас, посмотрите, какая тут красота вокруг. Настоящие левитановские места.
Непременно нарисую все эти виды». Пока мы собираемся-одеваемся, раздается телефонный звонок. «Алло, привет, Масюнечка, —
расцветает и словно преображается Пугачева, услышав голос Максима Галкина. — Уже освободилась. Да, закончили. Как интервью?
Не знаю, по-моему, получилась мини-исповедь…»
Выходим во двор. Вокруг действительно красота необыкновенная. Природа еще не простилась с зимой — деревья стоят озябшие,
с ветками, запорошенными снегом, речка Истра прячется подо льдом, белые поля ждут солнца… «Как же я жду май, как люблю его!
— говорит, прощаясь, Алла Борисовна. — Все расцветает, все радует глаз, все опять начинается… Здорово!»
Уходя, мы оглядываемся и видим картинку: последняя Народная артистка СССР сидит, укутавшись в шубу, одна на скамейке и,
слегка улыбаясь каким-то своим сокровенным мыслям, задумчиво смотрит в заснеженную даль.
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
